|
|
РЕЧЬ О
ТЕАТРЕ
Дорогие друзья! Уже давно я взял себе за правило отказываться от
разного рода чествований и банкетов, которые могли бы иметь
касательство к моей скромной персоне. Во-первых, потому, что всякое
чествование ложится еще одним камнем в литературное надгробие, а
во-вторых, потому что слишком печально слышать холодную хвалебную
речь и обязательные аплодисменты, пусть даже от чистого сердца.
А кроме того - так уж и быть, признаюсь вам, - мне кажется, что
банкеты и поздравления приносят несчастье, и накликают его друзья уж
одним тем, что устало думают: "Справили - и гора с плеч".
На банкете обычно собираются за одним столом коллеги, здесь чаще,
чем где-либо, встретишь людей, которые терпеть тебя не могут.
Я предложил бы поэтам и драматургам вместо банкетов устраивать
состязания и турниры. Принимай дерзкий вызов неукротимого врага:
"Тебе этого не суметь! Разве ты сможешь наделить своего героя всей
тоской моря? Или, может быть, отважишься передать словами отчаянье
солдата, ненавидящего войну?" Художника закаляет борьба, он
нуждается в требовательности, рожденной любовью, не дающей поблажек,
а дешевая лесть расслабляет и разъедает душу. Сирены с оранжерейными
розами в кудрях заманивают нас сегодня в театр и лгут нам, а публике
лишь покажи сердце, набитое опилками, - и она счастлива и готова
взорваться овацией, стоит только прошамкать монолог! Но драматург,
поэт, если он не хочет обречь себя на забвение, пусть помнит о тех,
кто взращивает розы в аллеях, омытых утренней росой, о голубке,
раненной неведомым охотником, - никто не слышит ее предсмертного
стона, канувшего в тростники.
Я бежал от сирен, поздравлений и похвал и ни разу не принял
приглашения на банкет по случаю премьеры "Йермы", но я был счастлив,
когда узнал, что мадридское актерское братство обратилось к
Маргарите Ксиргу - чистейшее имя и солнце нашего театра! - к
изумительной исполнительнице главной роли и ко всей ее труппе,
блистательно сыгравшей спектакль, с просьбой дать специальное
представление "Йермы".
За это свидетельство вашего внимания и интереса к тому, что нам
удалось сделать, я и хотел бы от всего сердца поблагодарить всех
здесь присутствующих.
Сейчас к вам обращается не поэт, не драматург и не прилежный ученик,
увлеченный изменчивой картиной жизни человеческой, но пламенный
сторонник театра социального действия. Театр, может быть, самое
могучее и верное средство возрождения страны; как барометр, театр
указывает на подъем или упадок нации. Чуткий, прозорливый театр (я
говорю обо всех жанрах - от трагедии до водевиля) способен в
считанные годы переменить образ чувств целого народа, и, точно так
же, увечный театр, отрастивший копыта вместо крыльев, способен
растлить и усыпить нацию.
Театр - это школа смеха и слез; это свободная трибуна, с которой
должно обличать лживую или ветхую мораль, представляя через живые
судьбы вечные законы сердца и души человеческой.
Если народ не протянул руку помощи своему театру, он либо мертв,
либо при смерти. Но также и театр, если он бесстрастен, глух к
биению общественной жизни, к пульсу истории, к трагедии народа, слеп
к исконным краскам родной земли и чужд ее душе, не смеет называться
театром. Игорный дом, заведение, где предаются гнуснейшему пороку -
"убивают время", - вот ему имя. Я не хочу никого оскорбить, я никого
персонально не имею в виду, я говорю о театре вообще, о том, что
надо решать проблему.
Изо дня в день я слышу о кризисе театра и каждый раз думаю, что зло
не в том, в чем его обычно усматривают. Зло вытекает из глубинной
сути вещей; оно не в плодах - не в спектаклях, но в корнях их, в
театральной организации. Если актеры и драматурги будут и впредь
оставаться марионетками в руках коммерсантов, не способных оценить
произведение и не ограниченных никаким художественным или
государственным контролем, то и актеры, и драматурги, и театр вместе
с ними ежечасно будут увязать все глубже безо всякой надежды на
спасение.
Комедия-буфф, водевиль, ревю - эти легкие жанры, до которых я сам
большой охотник, - может быть, еще и спасутся, но драма в стихах,
историческая драма и то, что называют испанской сарсуэлой, не смогут
выжить, изо дня в день терпя ущерб, потому что они требуют
постоянного обновления и вообще многого, а сегодня нет среди нас
никого, кто мог бы увлечь за собой, пойти на жертвы, решиться на
единоборство с публикой, взять ее приступом и укротить. Театр должен
властвовать над публикой, а не публика над театром. Поэтому
драматургам и актерам придется во что бы то ни стало завоевать
публику. Ведь зрители - те же дети, а дети любят строгого и дельного
учителя, если он справедлив, и, жестоко потешаясь, втыкают иголки в
стул тому, кто робок и угодлив с учениками, но не способен их ничему
научить и мешает учить другим.
Публику можно учить - обратите внимание, я говорю "публику", а не
народ, - можно и нужно. Недавно, уже на моей памяти, освистали
Дебюсси и Равеля, а прошло несколько лет, и я своими ушами услышал
громоподобные овации, которыми публика наградила прежде отвергнутые
произведения. И только потому, что публику сумели повести за собой
Ведекинд в Германии, Пиранделло в Италии и другие авторитеты.
Как это нужно и театру и исполнителям! Надо держаться достойно и
верить, что наши усилия оправдают себя. Иначе мы так и будем дрожать
от страха за кулисами и душить свои мечты и самое душу театра, этого
высочайшего искусства, которому выпало пережить тяжелые времена,
когда искусством стали называть все, что угодно, - лишь бы
нравилось, когда сцена превратилась в разбойничий притон, где нет
места поэзии.
Главное - искусство. Благороднейшее искусство. А вы, друзья мои,
прежде всего - художники. Художники с головы до ног, раз уж
призвание и любовь привели вас сюда, на подмостки, и заставили жить
в иллюзорном мире кулис и пить горькую чашу театра.
Художник - это не просто звание, это призвание. Над всеми театрами,
от самых скромных, провинциальных, до больших столичных театров
должно реять слово "Искусство", не то придется водрузить на театр
вывеску "Купля-продажа" или того хуже. Так пусть же реет над театром
это слово - Искусство. А еще - Служение, Честность, Самоотречение и
Любовь.
Я не хочу, чтобы слова мои были восприняты как поучение. Я сам мог
бы многому у вас научиться. Любовь и надежда - вот что заставило
меня говорить. Я не мечтатель. Я долго обдумывал это, хладнокровно
взвешивая все за и против, ведь я коренной андалузец, а умение
владеть собой издревле в крови у андалузцев. И я знаю, что истина не
с тем, кто бубнит "сегодня, сегодня, сегодня", жуя свой ломоть в
теплом углу. Истина с тем, кто бесстрашно глядит вдаль, встречая
зарю в чистом поле.
Я знаю - прав не тот, кто говорит "сейчас же, сейчас", вперив глаза
в пасть билетной кассы, а тот, кто скажет "завтра, завтра, завтра",
предчувствуя новую жизнь, что занимается над миром.
2 февраля 1935 г. |
